в этом дело. Две недели я там проработал и только и видел что сумасшедших — настоящих сумасшедших. Этого даже не опишешь, что за рожи они строят и чего только не плетут. Как вспомню, так у меня и сомнений не остается, что фрейлейн Фрейденгейм самый нормальный человек, какой только может быть. Если фрейлейн Фрейденгейм помешанная, тогда, значит, помешанные из сумасшедшего дома нормальные люди, и я, значит, ничего не понимаю и, верно, сам сумасшедший.

— Да никакая она не сумасшедшая, — воскликнула в порыве негодования присяжная заседательница Мария Ибель. На лице ее выступили красные пятна. Это была мягкосердечная женщина, легко ударявшаяся в слезы. Во время перекрестного допроса она поминутно боролась с подступающими рыданиями. Мария Ибель была вдовой оберкельнера. Племянник ее погиб в Дахау.

В заключение своего напутствия председатель сказал, и в тоне его прозвучала явственная угроза:

— Если же вы найдете, что подсудимая отвечает за свои действия и, следовательно, виновна в предумышленном убийстве, вам останется только одно — присудить ее к смертной казни или же, принимая во внимание смягчающие вину обстоятельства, к пожизненной каторге.

Доктор Бук — разговаривая, он слегка потирал себе нос — возразил председателю:

— Сумасшедший дом или же, как альтернатива, пожизненная каторга, а то и смерть? Так это же что в лоб, что по лбу. Если бы положение было таково, как вы рисуете, нам не оставалось бы выбора, нам пришлось бы так или иначе совершить по отношению к Руфи Фрейденгейм величайшую несправедливость. — Он потер себе нос. А между тем весь смысл процесса в том, чтобы решить, следует ли вообще привлекать к ответственности Руфь Фрейденгейм, жертву нацистов, поскольку убийца ее родителей не был привлечен к ответственности.

Председатель оторопело посмотрел на него и воскликнул в сильнейшем волнении:

— Смысл процесса в том, чтобы восторжествовало право.

— В правовом государстве это действительно было бы нашей задачей. Но в данном процессе момент права вообще исключен. Или же у нас по-прежнему в силе бандитский закон, по которому нацистские убийцы должны жить, а их противники должны умирать?

Тут взял слово профессор истории Габерлейн.

— Допустим, что прокуратура действительно незаконно отказалась привлечь Цвишенцаля к суду. Значит ли это, что подобное упущение снимает всякую вину с подсудимой? Конечно же, нет. Даже и в этом случае ее следует привлечь к ответственности. — Он улыбнулся. — В конце концов, если мы хотим, чтобы в Германии снова восторжествовали право и порядок, надо же когда-нибудь положить этому начало.

Доктор Бук воззрился на него:

— В задачу присяжных отнюдь не входит склеивать по кусочкам разбитое вдребезги германское право за счет Руфи Фрейденгейм, ценой ее жизни. Нет, право восторжествует тогда, когда мы покараем нацистских убийц, которые все еще тысячами живут среди нас, пользуясь покровительством властей. — Он ткнул пальцем в светлое пятно на стене. — Его портрет уже снят. Но сатанинский дух его все еще живет в Германии и продолжает свою разрушительную работу. Новое, правовое государство никогда у нас не возникнет, если власти будут по-прежнему щадить нацистских убийц и карать их противников. Так было во время нацистского господства, но мы еще и поныне вязнем в этом болоте. С болотом надо покончить! Только тогда родится новая, чистая Германия.

— Я с вами согласна, — выпалила вдова кельнера и тут же приосанилась и поджала губы, словно чувствуя, что ей надо объяснить, почему она дерзнула высказать свое мнение. — Начальник квартала донес на моего племянника в гестапо. Бедняга погиб в Дахау, а этот ирод опять служит в полиции. Я как вспомню, прямо больна делаюсь.

Тощий, костлявый кузнец Готтлиб, до сих пор не проронивший ни слова, вдруг обратился к профессору Габерлейну:

— У брата моего дочка примерно одних лет с Руфью Фрейденгейм. Если бы Цвишенцаль убил брата и невестку, а Рози угнали в публичный дом, — милые мои, да неужто я бы это так оставил?

— То, что сделала Руфь Фрейденгейм, — продолжал доктор Бук, — представляет собой революционную акцию. Мы должны сказать спасибо этой подвижнице, этой хрупкой еврейской девушке за то, что она революционным путем восстановила поверженное, поруганное право и снова призвала его к жизни. — Он повернулся к менее искушенной части присяжных. — В данном деле, где нет основания для самого обвинения, вынести оправдательный приговор недостаточно. Мы лишь тогда воздадим должное подсудимой и окажем услугу германскому народу, если отвергнем обвинение, как незаконное, и откажемся выносить приговор.

— Но это же значит самим записаться в революционеры, — смеясь, возразил профессор Габерлейн, а председательствующий вскочил как ужаленный.

— Это неслыханно! В истории немецкого суда не было случая, чтобы присяжные отказались вынести приговор.

Все были в крайнем возбуждении, все говорили наперебой. Кузнец Готтлиб заявил:

— На сумасшедшую она и правда не похожа. Так неужели осудить девушку, которая столько перенесла, на пожизненную каторгу или еще чище — на смерть. Да я себе этого в жизни не прощу!

— Я все думаю, как нам разобраться с этим несчастным делом, — сказал стекольщик Фрелих незадолго до голосования. — Самое правильное решение предложил доктор Бук. Да оно и вообще правильное.

С судьями голосовал только профессор Габерлейн.

Ожидая, когда кончится совещание присяжных, часть публики слонялась по коридорам. Четырем ученикам удалось незаметно проскользнуть в толпе и по стенке добраться до передних рядов. Но вот судьи и присяжные снова заняли свои места и в зал ввели Руфь Фрейденгейм. Едва она села, как тотчас же устремила взгляд на Мартина и не отвела от него глаз даже в ту минуту, когда староста присяжных, доктор Бук, поднялся с места.

Он сказал:

— Во имя справедливости, одной лишь справедливости, большинство присяжных отказалось вынести приговор.

В зале не сразу поняли, что это означает. Прокурор бросился к председателю и растерянно спросил, как быть.

Председатель в замешательстве пожал плечами. К ним подошел защитник и сказал:

— Решение присяжных — факт, с которым, нельзя не считаться. Единственное, что вам осталось, если вы хотите соблюсти приличие, это снять обвинение.

Публика нервничала. Все вскочили с мест. Кое-кто догадался, что произошло, послышались возгласы: «Браво!» В ответ раздались антисемитские выкрики. В зале началось столпотворение — свалка, рукопашные бои, как на митинге, разгоняемом полицией. В судебном зале вспыхнула революция.

Ученики окружили Руфь и Мартина. Уж кричал, не помня себя от волнения:

— Катитесь отсюда! Скорее! Пошли! — Он, не переставая, дергал Руфь за рукав. Прикрываемая Мартином и мальчиками, она кое-как пробралась сквозь беснующуюся толпу.

XV

«Милый Стив!

Сегодня твой друг опять принес от тебя посылку, — все такое вкусное. Я всегда делюсь с Руфью, она бог